Для поддержания дисциплины и послушания широко используется система неформальных наказаний: «сидеть в локалке до отбоя» (запрет на вход в барак — осень, зима ли; во 2-м отряде, отряде инвалидов и пенсионеров, живет женщина, которая за день сидения в локалке отморозила себе руки и ноги так, что пришлось ампутировать одну ногу и пальцы рук), «закрыть гигиену» (запрет подмыться и сходить в туалет), «закрыть пищевую каптерку и чайхану» (запрет есть собственную еду, пить напитки). И смешно, и страшно, когда взрослая женщина лет сорока говорит: «Так, сегодня мы наказаны! Вот интересно, а завтра нас тоже накажут?» Ей нельзя выйти из цеха пописать, нельзя взять конфету из своей сумки. Запрещено.

Мечтающая только о сне и глотке чая, измученная, задерганная, грязная, осужденная становится послушным материалом в руках администрации, рассматривающей нас исключительно в качестве бесплатной рабсилы. Так, в июне 2013 года моя зарплата составила 29 (двадцать девять!) рублей. При этом в день бригада отшивает 150 полицейских костюмов. Куда идут деньги, полученные за них?

На полную замену оборудования лагерю несколько раз выделяли деньги. Однако начальство лишь перекрашивало швейные машины руками осужденных. Мы шьем на морально и физически устаревшем оборудовании. Согласно Трудовому кодексу, в случае несоответствия уровня оборудования современным промышленным стандартам нормы выработки должны быть снижены по сравнению с типовыми отраслевыми нормами. Но нормы лишь увеличиваются. Скачкообразно и внезапно. «Покажешь им, что можешь дать 100 костюмов, так они повысят базу до 120!» — говорят бывалые мотористки. А не давать ты не можешь — иначе будет наказан весь отряд, вся бригада. Наказан, например, многочасовым коллективным стоянием на плацу. Без права посещения туалета. Без права сделать глоток воды.

Две недели назад норма выработки для всех бригад колонии была произвольно повышена на 50 единиц. И если до этого база составляла 100 костюмов в день, то сейчас она равна 150 полицейским костюмам. По Трудовому кодексу об изменении нормы выработки работники должны быть извещены не позднее чем за два месяца. В ИК-14 мы просто просыпаемся в один прекрасный день с новой нормой, потому что так вздумалось начальству нашей «потогонки» (так называют колонию осужденные). Количество людей в бригаде уменьшается (освобождаются или уезжают), а норма растет — соответственно, оставшимся работать приходится все больше и больше. Механики говорят, что нужных для ремонта оборудования деталей нет и не будет: «Нет деталей! Когда будут? Ты что, не в России живешь, чтобы такие вопросы задавать?» За первые месяцы на промзоне я практически освоила профессию механика. Вынужденно и самостоятельно. Бросалась на машину с отверткой в руках в отчаянной надежде ее починить. Руки пробиты иглами и поцарапаны, кровь размазывается по столу, но ты все равно пытаешься шить. Потому что ты — часть конвейерного производства, и тебе необходимо наравне с опытными швеями выполнять свою операцию. А чертова машина ломается и ломается. Потому что ты — новенький, и в лагерных условиях нехватки качественного оборудования тебе, естественно, достается самый никчемный из моторов на ленте. И вот мотор опять сломался — и ты снова бежишь искать механика (которого невозможно найти). А на тебя кричат, тебя понукают за то, что ты срываешь план. Курса обучения швейному мастерству в колонии не предусмотрено. Новеньких сразу же сажают за машинку и дают операцию.

«Если бы ты не была Толоконниковой, тебя бы уже давно *********» — говорят приближенные начальникам зэчки. Так и есть, других бьют. За неуспеваемость. По почкам, по лицу. Бьют сами осужденные, и ни одно избиение в женском лагере не происходит без одобрения и ведома администрации. Год назад, до моего приезда, до смерти забили цыганку в 3-м отряде (3-й отряд — пресс-отряд, туда помещают тех, кого нужно подвергать ежедневным избиениям). Она умерла в санчасти ИК-14. Факт смерти от избиений администрации удалось скрыть: причиной указали инсульт. В другом отряде неуспевающих новеньких швей раздевали и голыми заставляли шить. С жалобой к администрации никто обратиться не смеет, потому что администрация улыбнется в ответ и отпустит обратно в отряд, где «стукачку» изобьют по приказу той же администрации. Начальству колонии удобна контролируемая дедовщина как способ заставить осужденных тотально подчиняться режиму бесправия.

На промзоне царит угрожающе нервная атмосфера. Вечно невысыпающиеся и измученные бесконечной погоней за выполнением нечеловечески огромной нормы выработки зэчки готовы сорваться, орать в голос, драться из-за ничтожнейшего повода. Совсем недавно юной девушке пробили ножницами голову из-за того, что она вовремя не отдала брюки. Другая на днях пыталась себе проткнуть ножовкой живот. Ее остановили.

Заставшие в ИК-14 2010-й, год пожаров и дыма, рассказывали о том, что в то время как пожар подбирался к стенам колонии, осужденные продолжали выходить на промзону и давать норму. Человека было плохо видно в двух метрах из-за дыма, но, повязав на лица мокрые платки, они шили. В столовую на обед из-за чрезвычайного положения не выводили. Несколько женщин рассказывали, как они, чудовищно голодные, вели в то время дневники, где старались фиксировать ужас происходящего. Когда пожары закончились, отдел безопасности колонии эти дневники старательно отшмонал, чтобы ничего не просочилось на свободу.

Санитарно-бытовые условия колонии устроены так, чтобы зэк чувствовал себя бесправным грязным животным. И хотя в отрядах есть комнаты гигиены, в воспитательно-карательных целях в колонии создана единая «общая гигиена», то есть комната вместимостью в пять человек, куда со всей колонии (800 человек) должны приходить, чтобы подмыться. Подмываться в комнатах гигиены, устроенных в наших бараках, мы не должны, это было бы слишком удобно. В «общей гигиене» — неизменная давка, и девки с тазиками пытаются поскорее подмыть «свою кормилицу» (как говорят в Мордовии), взгромоздившись друг другу на головы. Правом помыть голову мы пользуемся один раз в неделю. Однако и этот банный день время от времени отменяется. Причина — поломка насоса или затор в канализации. Иногда по две или три недели отряд не мог помыться.

Когда забивается канализация, из комнат гигиены хлещет моча и летит гроздьями кал. Мы научились самостоятельно прочищать трубы, но хватает ненадолго — она опять засоряется. А троса для прочистки у колонии нет. Стирка — раз в неделю. Прачка выглядит как небольшая комната с тремя кранами, из которых тонкой струей льется холодная вода.

Из воспитательных же видимо целей осужденным всегда дается только черствый хлеб, щедро разбавленное водой молоко, исключительно прогоркшее пшено и только тухлый картофель. Этим летом в колонию оптом завозили мешки склизких черных картофельных клубней. Чем нас и кормили.

О бытовых и промышленных нарушениях в ИК-14 можно говорить бесконечно. Но главная, основная моя претензия к колонии лежит в другой плоскости. Она в том, что администрация колонии самым жестким образом препятствует тому, чтобы хоть какие-либо жалобы и заявления, касающиеся ИК-14, выходили за ее стены. Основная моя претензия к начальству — то, что они заставляют людей молчать. Не гнушаясь самыми низкими и подлыми методами. Из этой проблемы вытекают все остальные — завышенная база, 16-тичасовой рабочий день и т.п. Начальство чувствует себя безнаказанным и смело угнетает заключенных все больше и больше. Я не могла понять причин, по которым все молчат, пока сама не столкнулась с той горой препятствий, которая валится на решившего действовать зэка. Жалобы из колонии просто не уходят. Единственный шанс — обратиться с жалобой через родственников или адвоката. Администрация же, мелочно-мстительная, использует все механизмы давления на осужденного, чтобы тот понял: лучше от его жалоб никому не будет, а будет только хуже. Используется метод коллективного наказания — ты нажаловался, что нет горячей воды — ее выключают вовсе.

Недавно в Госдуму с официальным заявлением пришла Галина Стефанова, которая провела в злосчастной колонии три года. Она подтвердила факты, изложенные в письме Толоконниковой.

Есть специфическая женская проблемы, о которой хорошо писала Инна Бажибина из "Руси сидящей". Вот что она пишет:
"Из женских колоний просачивается мало информации. Они там все задавленные, женские колонии наиболее закрытые – никто же не приезжает. Женщин очень быстро бросают. Мужья, друзья остаются там. Мама, папа – родители, это хорошо, у кого есть, а если уже нет, женщина остается абсолютно одна. В мужских зонах есть очереди на длительные свидания, в женских таких очередей нет."
Это часть общего дискурса, что когда женщина оказывается в сложной ситуации, её бросают. Мужчин поддерживают,а женщин бросают.